— Так же неверно, как он сам себя понимает. Сын Таксиста упорно пытался обелить образ

Фармацевта. Я позволила ему выговориться. В таких ситуациях меня всегда подводит уважение к человеческим ценностям и склонность к демократии. В общем, типичная болтовня тайного гомосексуалиста, с которой Таксист не мог смириться и обратился ко мне, чтобы я сотворила чудо.

— Мы знакомы с Рамоном уже несколько месяцев и именно сейчас переживаем наш первый кризис, — объяснял Мальчик.

— Начни ты с этого, и мне не пришлось бы мотаться впустую.

Мальчик достал из кармана пачку презервативов. Он вручил ее мне: пачка была открыта, одного недоставало.

Я улыбнулась:

— Раз уж мы с тобой барахтаемся в бурном море искренности, я тоже признаюсь, что соврала. Я находилась под подозрением, но я не серопозитивна. Но сказанное не означает, что у меня нет проблем.

— Может, я смогу чем-то помочь?

Мальчик казался искренним, и я не собиралась вести себя иначе.

— В общем-то, можешь. — Я подошла и поцеловала его на всю катушку. — Задницей отдает.

Мальчик покраснел.

— Извини, — пробормотал он.

— Я не претендую на то, чтобы стать твоим первым и единственным блюдом на сегодня, — проявила я понимание. И продолжила шепотом: — В Жизни есть две вещи: любовь к мужчине и любовь к женщине. И то и другое того стоят. Вот к чем я хотела бы тебя убедить. Мужчина и женщина, мы по природе своей двойственны, противоположны и парадоксальны. То же происходит и с этой страной. Она всегда была разделена на части. Каин и Авель живут в каждом из твоих яиц (я взялась за них) и в каждой из моих грудей (заставила его их пощупать). И стремятся они к агрессии, к господству, к зависти — в общем, к гражданской войне. И для тела, и для страны не выдумаешь судьбы хуже, чем противостояние этих частей. Ты молод, сейчас самое время выбирать или, по меньшей мере, принять на себя роль арбитра в споре твоих мятежных составляющих. Если твое левое яйцо будет уважать правое, и наоборот, проблемы не возникнет — конфликт назреет, когда одно начнет скрывать свои тайные помыслы от другого. Если эти помыслы совпадают — великолепно. А если нет — тебе же лучше. Пока длился этот нескончаемый монолог, я с подлинной нежностью провела Мальчика по всем закоулкам, которые заставляют поверить, что женское тело не полностью идентично мужскому, но это не означает, что оно приносит меньше наслаждения.

— Что я скажу отцу? А точнее, что ты ему скажешь? — спросил он, когда мы одевались после Акта.

— Твой отец хочет, чтобы у тебя все было лучше, чем у него, при этом он не допускает мысли, что, возможно, тебе нужно не нечто лучшее, а нечто иное и более разнообразное. Я прочитаю ему лекцию, но не обещаю, что твой отец будет готов ее усвоить. У него другие закидоны. Непохожие на твои.

— Не понимаю.

Я хотела объяснить, что «закидоны» означает «характер», но иногда мне бывает скучно вносить полную ясность. И я решила объяснить так, чтобы все стало яснее ясного:

— Не важно, что ты делаешь, если ты вкладываешь в это дело всего себя, без остатка. Если ты со мной — я имею в виду, «внутри меня», — веди себя так, словно в мире существую только я. А если ты с этим фармацевтом — не важно, «внутри» или «снаружи», — пусть существует только он. Это единственный способ спасти твоих Каина и Авеля от обоюдного истребления. Наслаждайся одновременно и той и другой своей половинкой, или, другими словами, наслаждайся Сомнением, насколько это возможно. Со временем и вполне безболезненно один из братьев одержит верх над другим, но тогда ты уже получишь образование, станешь независимым и у тебя будет собственный дом, по которому ты сможешь мотаться, как тигр в клетке, в отчаянии оттого, что предмет твоей страсти снова опаздывает.

15. Тупоносые ботинки

Сегодня дождь, и мне грустно. Конечно, бывали дождливые дни, которые я проводила с кайфом, однако в дождь мне приходят на память только грустные дни, а если начать об этом думать, то погружаешься еще глубже. Судя по всему, контроль над приступами уныния не является моей сильной стороной, в такие моменты я вечно делаю не то, что нужно. Сегодня, например. Я обула тупоносые ботинки, которые купила во время своего последнего путешествия в Нью-Йорк. Я ездила туда с моей Последней Большой Любовью, следы отравления которой заметны еще и сейчас (для меня девяностые годы похожи на длинный перечень абстинентных синдромов). Как я уже сказала, это было наше последнее совместное путешествие. Путешествие-примирение. Мы оба купили по паре ботинок. (Они есть в книге Мадонны «Секс»: певица высовывается из окна, все морщинки на ее лице скрадывает яркий свет, единственная одетая часть ее тела — это ноги, зато до самых лодыжек.)

Покупка ботинок оказалась единственным делом, в котором мы с моим Парнем обошлись без разногласий. И мне нравится вспоминать об этом, хоть это и больно. Вот один из симптомов, по которому Настоящую любовь можно отличить от любви Преходящей-и-Ложной: в случае Настоящей любви чувствуешь ностальгию даже по плохим моментам; в случае Преходящей-и-Ложной остается только дурацкая радость освобождения.

Из всех возможностей я (вечная любительница новых ощущений) в итоге избираю самую разумную: снять ботинки и разом перекрыть кран с воспоминаниями. Однако принять решение недостаточно: не так-то просто быть разумной. Я пытаюсь стянуть с себя ботинки, но кожа очень жесткая, ничего не получается.

Я обувала их всего однажды, в Нью-Йорке, как только купила. Той ночью в отеле мне тоже не удавалось от них избавиться. Стягивать с меня ботинки пришлось Ему. Он долго возился, но справился. Прошу прощения у феминисток, но мужчины не всегда совсем уж бесполезны. Да, но теперь-то Его здесь нет, помощи ждать неоткуда, и если я не возьмусь за дело всерьез, мне придется спать в ботинках. Возможно, с Мадонной было то же самое, и бедняжка стояла голяком у окна, пытаясь привлечь чье-нибудь внимание, чтобы ей помогли разуться.

Возникает искушение позвонить кому-нибудь из друзей и позвать на помощь, но как-то неудобно.

Я выхожу на улицу купить сигарет и выпить кофе. Мне нравится завтракать и читать газеты в баре — это единственное известное мне противоядие от реальности. Что хорошо и в то же время плохо на улице — это постоянные встречи. Я живу в центре, в одном из так называемых небезопасных районов. (Меня это не касается, моя небезопасность вызвана одиночеством и подавленностью, проститутки и наркоманы тут совершенно ни при чем.)

Мне навстречу попадается мужичонка с бездумным, остекленевшим взглядом; если его раздеть, то одежда останется стоять на асфальте — благодаря застарелым напластованиям дерьма.

— Дай сто песет на автобус…

Мой взгляд делает дальнейшие объяснения излишними. Мужичонка награждает меня ласковой и раболепной улыбкой, на которую способны лишь оранжевые исполнители «Харе Кришна» да бедные наркушники, утратившие человеческий облик.

— Я дам тебе тысячу, если поможешь мне снять ботинки, — делаю я встречное предложение.

Единственное преимущество наркомана состоит в том, что он ничему не удивляется.

Я сажусь на ступеньки крыльца рядом со сломанным банкоматом. Любой, кто меня увидит, составит обо мне не лучшее мнение.

— А ты можешь сначала дать деньги? Подожди меня здесь, я сразу же вернусь.

— И не мечтай. Снимешь с меня ботинки — получишь обещанное.

Он хватает меня за ногу и тянет изо всех сил. Жизнь покидает его по капле. Но ботинок не покидает мою ногу. Он пробует еще раз. Он потеет, его пот заливает ботинок, но у кожи нет сердца, и она не знает жалости.

Я не могу этого вынести: — Хватит, держи.

Я расплачиваюсь. Боюсь, что сейчас в Мадриде не найдется человека несчастнее меня.

Я думаю обо всем, что мне не нравится, и возлагаю на это вину за мое отчаяние. Я думаю о Руппере и Раппеле и прихожу к хитроумному выводу, что, если лучший мир существует, ни Раппеля, ни Руппера там не окажется. Я обвиняю во всем Народную партию, Хулио Ангиту [93] , Санчеса Араго [94] , братьев Гера, Папу Римского, Арсальюса [95] , Летисию Сабатер [96] , желтую прессу, всех юмористов, которые выступают по телевизору (кроме Хилы [97] ), само телевидение, перечисляю все каналы. По странной ассоциации телевидение заставляет меня припомнить всех политиков, а политики (их лицемерие) бумерангом возвращают мое внимание к большинству дикторов и ведущих телепередач. Я мечусь внутри этого порочного круга, когда ко мне подходит совсем молодой паренек, почти ребенок, — под мышкой у него стопка книжек, напечатанных и переплетенных кустарным способом.